Музей политической истории России проследил метаморфозы бойких народных куплетов

Казалось бы, музей — собрание материальных предметов, но как показать то, что в буквальном смысле слова носится в воздухе? Например, политические частушки. С такой непростой задачей попытались справиться в Государственном музее политической истории. Зал, в котором развернута новая экспозиция, словно наполнен звонкими и задиристыми голосами, а среди экспонатов не только тексты частушек, но и предметы различных эпох, так или иначе связанные с тем, о чем пели в бойких четверостишиях.

«Материальная иллюстрация» к дореволюционным частушкам — наличник из дома Григория Распутина в сибирском селе Покровское./ФОТО автора

К примеру, хлесткие куплеты о Григории Распутине и его якобы отношениях с царицей — и вот он, подлинный наличник из дома «старца» в селе Покровское… «Как во Царском во Селе // Я живу навеселе — // И девчонки и вино — // Удовольствие одно!»

— Частушки — изначально народное творение, повседневная деревенская песенка. Они появились во второй половине XIX века, само слово «частушка» происходит от глагола «частить», то есть говорить или петь быстро. Границы дозволенного при этом практически не были обозначены, все ограничивалось нормами поведения в конкретном сообществе. Большинство четверостиший — любовные, бытовые, лирические. Мы выделили политические, хотя не они задавали тон в деревне, — отмечает один из кураторов выставки старший научный сотрудник музея Леонид Кудзеевич.

Чем проще куплет, тем лучше. Звучит как приговор, хорошо запоминается, не требует никаких доказательств. И действует порой гораздо сильнее, чем выступление агитатора или пропагандистская листовка… Ничего удивительного, что власть стала использовать этот жанр в агитации. Она подхватила частушку, и на лубочных плакатах времен Русско-японской и Первой мировой войн можно увидеть немало рифмованных четверостиший в народном стиле.

Советская власть также взяла частушку на вооружение как наиболее понятный и действенный вид агитации и пропаганды. Демьян Бедный, Владимир Маяковский попадали в народный мотив, хорошо его имитировали. Помните у Сергея Есенина в «Руси советской»: «Поют агитки Бедного Демьяна, // Веселым криком оглашая дол…».

Среди «созвучных» экспонатов — куклы, созданные в 1920‑х годах артелью «Всекохудожник» в подмосковном Сергиевом Посаде: «Акулина», «Деревенский парень», «Воронежка», «Смолянка»… Они только в этом году поступили в музей из частной коллекции.

— Уже в ту пору частушку стали активно эксплуатировать на эстраде. Совершенно забытый персонаж — Ваня Козловский, который во второй половине 1920‑х годов исполнял со сцены и записывал на грампластинки самые разные куплеты — антирелигиозные, колхозные, красноармейские, фабричные. О нем сохранилось очень мало сведений, мы с большим трудом разыскали его изображение в журнале «Цирк и эстрада» 1930 года, которое представили на выставке, — говорит Кудзеевич.

В народе развернулась настоящая «битва частушек». С одной стороны, бойкие куплеты служили результатом стихийного творчества и были зачастую не в пользу властей. С другой — специально подготовленные товарищи внедряли «правильную» частушку. Что‑то вроде: «Наш отец, великий Сталин // Зорко смотрит из Кремля: // Нет ли в поле где огрехов? // Вся ли вспахана земля?». Или такой: «Растяну гармошку шире, // Слушайте внимательно: // Нас ведет товарищ Сталин // К жизни замечательной».

Какие‑то удачные рифмы уходили в народ, их принимали те, кто одобрял колхозный строй. Другие, наоборот, были отторгнуты или их переделывали, заменяя слова и имена, так что они порой звучали как полная противоположность.

— Как только возникли частушки, практически сразу же появились и их собиратели. Этим занимались ученые-одиночки, этнографические кружки, академические учреждения. В 1930‑е годы изучать народные куплеты стало небез­опасно, фольклорные экспедиции были прерваны из‑за большого количества антиколхозных и «кулацких» частушек. Подготовленные к печати сборники были подвергнуты цензуре, — добавляет Кудзеевич.

В середине 1930‑х годов писатель Артем Веселый собирал народное творчество в Среднем Поволжье, по итогам экспедиции опубликовал сборник «Частушки колхозных деревень». И хотя из издания был полностью изъят раздел с хулиганскими, кулацкими и воровскими четверостишиями, сборник все равно подвергся разгромной критике. А сам писатель был репрессирован…

Последняя часть выставки посвящена постепенному угасанию народной частушки как жанра. Наверное, последним ее всплеском были времена Никиты Хрущева. «Хрущев любит анекдоты // Даже сам их сочинил // — Будем жить при коммунизме! — // Бодро съезду доложил».

К середине 1970‑х годов в связи с урбанизацией живая культура гуляний с пением частушек сошла на нет. Этим бойким рифмам ведь нужен простор, они бытовали на селе и в рабочих кварталах-слободах, где жили выходцы из деревни. В многоквартирных домах песенным куплетам тесно, им на смену пришли анекдоты. Частушки же остались в самодеятельности — и уже не как фольклор, а как своего рода окололитературная авторская поэзия…

И все‑таки частушка жива! Разве же плохо звучит: «Просишь, просишь ЖЭК родной: // «Сделай что‑нибудь с трубой!» // Все моргает глазками // И глаголет сказками!»?